Культура, кино и театрПыль и пепел истории

Две песни о любви. Из разных окопов.

Всем известно, что у давно закончившейся войны с каждой стороны были свои песни, ставшие даже не шлягерами, а культовым явлением, символом. Как-то на смартфоне прослушал «В землянке» и «Лили Марлен». Хотя песни разительно не похожи, но есть и что-то неуловимо общее в их содержании и истории.  Эти песни написаны почти ровесниками-поэтами во время войны, стали известными в одно страшное время 1941-го, их пытались запретить власти.  И та и другая песня получили невероятную популярность в войсках. Обе они переносили душу солдата из землянки, из блиндажа к образу дома, воплощенном в любимой женщине. Понятно, что образ в песне был собирательным, но для отдельного бойца он наполнялся личным содержанием. Две страны — две женщины…


«В землянке» («Землянка», «Бьётся в тесной печурке огонь…») — русская советская песня времён Великой Отечественной войны. Музыка Константина Листова, стихи Алексея Суркова.  История знаменитой песни, которая родилась 27-ого ноября 1941 под Истрой.

mp3-файл — В землянке

В конце осени 1941 года оборонявшая Истру 78-я стрелковая дивизия 16-й армии получила наименование 9-й гвардейской, в связи с чем Политуправление Западного фронта пригласило корреспондентов «Красноармейской правды» осветить это событие; среди прочих поехал и военкор Алексей Сурков.
Миновав командный пункт дивизии, они проскочили на грузовике на КП 258-го (22-го гвардейского) стрелкового полка этой дивизии в деревне Кашино. Это было как раз в тот момент, когда немецкие танки, пройдя лощиной у деревни Дарны, отрезали командный пункт полка от батальонов. Среди них, в этом внезапном окружении, оказался и Алексей Сурков.  Далее от его лица:

Быстро темнело. Два наших танка, взметнув снежную пыль, ушли в сторону леса. Оставшиеся в деревне бойцы и командиры сбились в небольшом блиндаже, оборудованном где-то на задворках КП у командира полка подполковника Суханова.
Мы с фотокорреспондентом укрылись от плотного минометного и автоматного огня на ступеньках, ведущих в блиндаж — он хотел успеть сделать фотографии боя.
Потому что немцы были уже в деревне.
И засев в двух-трех уцелевших домах, стреляли по нас непрерывно.
— Ну а мы что, так и будем сидеть в блиндаже? — сказал начальник штаба полка капитан И.К. Величкин.
Переговорив о чем-то с командиром полка, он обратился ко всем, кто был в блиндаже: — А ну-ка, у кого есть «карманная артиллерия», давай!
Собрав десятка полтора ручных гранат, в том числе отобрав и у меня две мои заветные «лимонки», которые я берег на всякий случай, капитан, затянув потуже ремень на телогрейке, вышел из блиндажа.
— Прикрывайте! — коротко бросил он.
Мы тотчас же открыли огонь по гитлеровцам. Величкин пополз. Гранаты. Взрыв, еще взрыв, и в доме стало тихо. Капитан пополз к другому дому, затем — к третьему. Все повторилось, как по заранее составленному сценарию.
Вражеский огонь поредел, но немцы не унимались. Когда он вернулся к блиндажу, уже смеркалось.
Все организованно стали отходить к речке. По льду перебирались под минометным обстрелом. Гитлеровцы не оставили нас своей «милостью» и тогда, когда мы уже были на противоположном берегу. От разрывов мин мерзлая земля разлеталась во все стороны, больно била по каскам.
Когда вошли в новое селение, кажется Ульяново, остановились. Самое страшное обнаружилось здесь. Начальник инженерной службы вдруг говорит Суханову:
— Товарищ подполковник, а мы же с вами по нашему минному полю прошли!
И тут я увидел, что Суханов — человек, обычно не терявший присутствия духа ни на секунду, — побледнел как снег.
Он знал: если бы кто-то наступил на усик мины во время этого отхода, никто из нас не уцелел бы.
Потом, когда мы немного освоились на новом месте, начальник штаба полка капитан Величкин, тот, который закидал гранатами вражеских автоматчиков, сел есть суп. Две ложки съел и, смотрим, уронил ложку и заснул.
Человек не спал четыре дня.
И когда раздался телефонный звонок из штаба дивизии — к тому времени связь восстановили, — мы не могли разбудить капитана, как ни старались.
Под впечатлением пережитого за этот день под Истрой, я написал письмо жене.
Где набросал шестнадцать «домашних» стихотворных строк, которые не собирался публиковать, а тем более передавать кому-либо для написания музыки…
Стихи «Бьется в тесной печурке огонь» так бы и остались частью письма, если бы в феврале 1942 года не приехал в Москву из эвакуации, не пришел во фронтовую редакцию композитор Константин Листов и не стал просить «что-нибудь, на что можно написать песню».
И тут я, на счастье, вспомнил о стихах, написанных домой, разыскал их в блокноте и отдал Листову, будучи абсолютно уверенным в том, что свою совесть очистил, но песни из этого лирического стихотворения не выйдет.
Листов пробежал глазами по строчкам, промычал что-то неопределенное и ушел. Ушел, и все забылось. Но через неделю композитор вновь появился в редакции, взял у фоторепортера Михаила Савина гитару и спел свою новую песню, назвав ее «В землянке».
Все, свободные от работы «в номер», затаив дыхание, прослушали песню. Показалось, что песня получилась.
Вечером Миша Савин после ужина попросил у меня текст и, аккомпанируя на гитаре, исполнил песню. И сразу стало ясно, что песня «пойдет», если мелодия запомнилась с первого исполнения.
Песня действительно «пошла». По всем фронтам — от Севастополя до Ленинграда и Полярного. Некоторым блюстителям фронтовой нравственности показалось, что строки: «…до тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага» — упаднические.
Советовали про смерть вычеркнуть или отодвинуть ее подальше от окопа.
Но мне жаль было менять слова. Они точно передавали то, что было пережито, перечувствовано там, в бою, да и портить песню было уже поздно, она «пошла».
А, как известно, из песни слова не выкинешь.
О том, что с песней «мудрят», дознались воюющие люди. В моем беспорядочном армейском архиве есть письмо, подписанное шестью гвардейцами-танкистами. Сказав доброе слово по адресу песни и ее авторов, танкисты пишут, что слышали, будто кому-то не нравится строчка «до смерти — четыре шага».
Гвардейцы высказали такое едкое пожелание: «Напишите вы для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, — мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти».

Вот так, из событий одного тяжёлого боя в деревеньке Кашино и цепочки счастливых случайностей, и появилась легендарная песня.
Песню исполняли солдаты, фронтовые творческие коллективы, в том числе она вошла в репертуар знаменитой Лидии Руслановой (именно после её исполнения в апреле 1942 года перед бойцами 2-го гвардейского кавалерийского корпуса под Волоколамском начался роман певицы с генерал-майором Владимиром Крюковым). Часто последняя строка исполняется в варианте «От твоей негасимой любви». Во время войны в некоторых исполнениях текст песни выглядел совершенно по-другому: после первых двух куплетов (без изменений) следовали не два, а четыре. Имелось также несколько песен-ответов.
Наталья Суркова вспоминала, что её отец во время одного из застолий возмущался: «Люди поют: „Мне в холодной землянке тепло/ От твоей негасимой любви“, — а у меня написано — „от моей“!» На это жена ответила ему: «Вот, Алёшенька, народ тебя и поправил»…
В исполнении Лидии Руслановой песня «В землянке» прозвучала у стен поверженного Рейхстага и у Бранденбургских ворот.


Лили Марлен (нем. Lili Marleen) — песня, ставшая популярной в ходе Второй мировой войны как у немецких солдат, так и противостоящих им солдат союзных армий.

mp3-файл — Лили Марлен

Слова песни появились в годы Первой мировой войны. Их автором был учитель Ханс Ляйп (1893—1983) — сын портового рабочего из Гамбурга, впоследствии известный поэт и художник.  Стихотворение он начал сочинять в 1914 или 1915 году, стоя на часах в Берлине, перед отправкой на Восточный фронт (Лили Марлен — контаминация имён двух реальных девушек, с которыми познакомился молодой солдат: дочери бакалейщика Лили и медсестры Марлен).
Стихотворение впервые было опубликовано в его поэтическом сборнике «Die Kleine Hafenorgel» в 1937 году, первоначально под названием «Песня молодого солдата на посту».
Далее оно обратило на себя внимание композитора Норберта Шульце, который положил стихотворение на музыку в 1938 году. Песня была первоначально названа «Девушка под фонарём», но стала известна как «Лили Марлен», по имени героини песни. Шульце изменил мотив песни на более маршевый, строевой, что, видимо, соответствовало моменту времени, и песня «пошла» — песню раскупили тиражом более миллиона экземпляров (это была запись с Лале Андерсен, которая вышла в 1939). Наиболее известные записи песни сделаны в исполнении Лале Андерсен и Марлен Дитрих.
18 августа 1941 года запись передала оккупационная германская радиостанция «Солдатское радио Белграда», вещавшая, в частности, на Африканский корпус генерал-лейтенанта Роммеля. Радио использовало пластинку, которую его сотрудники разыскали в венском магазине. Песня была вскоре снята с эфира по требованию ведомства Геббельса как «упадочническая и депрессивная», Лале Андерсен за «ненемецкое поведение» получила направление в концлагерь, и лишь сообщение ВВС об этом спасло её. Певица была объявлена национальным достоянием Германии, её принимал Гитлер, но вдруг выплыли на свет её связи с еврейскими антифашистами в Швейцарии, и песня снова была запрещена.

Далее оно обратило на себя внимание композитора Норберта Шульце, который положил стихотворение на музыку в 1938 году. Песня была первоначально названа «Девушка под фонарём», но стала известна как «Лили Марлен», по имени героини песни. Шульце изменил мотив песни на более маршевый, строевой, что, видимо, соответствовало моменту времени, и песня «пошла» — песню раскупили тиражом более миллиона экземпляров (это была запись с Лале Андерсен, которая вышла в 1939). Наиболее известные записи песни сделаны в исполнении Лале Андерсен и Марлен Дитрих.
18 августа 1941 года запись передала оккупационная германская радиостанция «Солдатское радио Белграда», вещавшая, в частности, на Африканский корпус генерал-лейтенанта Роммеля. Радио использовало пластинку, которую его сотрудники разыскали в венском магазине. Песня была вскоре снята с эфира по требованию ведомства Геббельса как «упадочническая и депрессивная», Лале Андерсен за «ненемецкое поведение» получила направление в концлагерь, и лишь сообщение ВВС об этом спасло её. Певица была объявлена национальным достоянием Германии, её принимал Гитлер, но вдруг выплыли на свет её связи с еврейскими антифашистами в Швейцарии, и песня снова была запрещена.
Однако на радио стало приходить множество писем от солдат со всех фронтов с просьбой вернуть песню; к этим просьбам присоединился и генерал Эрвин Роммель, просивший передавать песню регулярно. Это было исполнено, и с тех пор «Солдатское радио Белграда» передавало песню ежедневно в 21:55, перед отбоем. Песня стала невероятно популярна в немецкой армии. Каждый род войск, каждый фронт, даже каждая дивизия обзаводилась своей версией «Лили Марлен», отражающей специфику места.

Уже в 1941 году песня стала популярной среди английских солдат в Африке, что вызвало замешательство у командования. В ответ на упреки, что солдаты поют песню на немецком языке, последние предложили перевести её на английский, что и было сделано в мае 1943 года.
В конце 1941 года песня была переведена на французский (впервые исполнена Сюзи Солидор в парижском кабаре La Vie в январе 1942).
Песня сразу приобрела популярность и у американских солдат, которые связывали её с единственной известной им Марлен — Марлен Дитрих.
В 1942 году она была переведена также на финский, и стала известна в исполнении Георга Мальмстена.
В общей сложности песня была переведена на 48 языков, включая иврит и латынь.

 

Похожие статьи

Добавить комментарий

Кнопка «Наверх»